ЭКСПРОПРИАЦИЯ

(Дело Рожанских)
Устрашение является могущественным средством нашей политики.
Л. Троцкий
Этот двухэтажный из красного кирпича дом и поныне, как и в начале XX века, стоит в Поганкином (ныне Музейном) переулке. Только нет уже того сада, что некогда примыкал к дому, да и вряд ли кто уже помнит его тогдашнего хозяина, предприимчивого Василия Ивановича Черехинского, которому принадлежало еще несколько домов в Пскове. В этом доме в 1919 году разыгра-
лась драма, вполне типичная для времен Гражданской войны, и в тоже время какая-то особенно трогательная, ибо касалась она судеб двух пожилых и, в общем-то, совсем безобидных людей. (АУ ФСБ РФ ПО, д. А-21364)
Началась она с того, что 28 августа 1919 года, через два дня после того, как войска Красной Армии почти без боя взяли Псков, бывший статский советник, отставной преподаватель Псковского кадетского корпуса Платон Федорович Рожанский вышел из своей квартиры, которую он снимал в доме Чере-хинского, чтобы прогуляться по городу. Семидесятилетний человек был одет легко, никаких документов при себе, кроме паспорта, не имел, и все говорило о том, что Платон Федорович рассчитывал в скором времени вернуться к себе домой. И если бы ему сказали тогда, когда он закрывал входную дверь на ключ, что он никогда больше не увидит своей квартиры, он воспринял бы эти слова за нелепейший бред, не меньше.
Проходя по Великолуцкой улице, Рожанский решил заглянуть в квартиру своего знакомого Грюнталя. Вряд ли он рассчитывал, что застанет дома бывшего воспитанника кадетского корпуса, тем более что тот служил офицером в Северо-Западной армии. Скорее, его вело сюда просто любопытство.
Дверь квартиры Грюнталей оказалась запертой, и Платон Федорович уже собрался было уходить, но тут, как из-под земли, появились двое мужчин в гражданском и, предъявив ему чекистские мандаты, предложили пройти с ними. Рожанский, как человек вполне законопослушный, последовал за ними -сначала к коменданту, затем в тюрьму, надеясь, что недоразумение с его задержанием с минуты на минуту разъяснится, и он вернется к себе домой, тем более что он ожидал возвращения жены из деревни, где она гостила у внуков.
Однако надеждам Рожанского не суждено было сбыться. Пятеро суток ему пришлось просидеть в полном неведении в общей камере, прежде чем его вы-
звали на допрос. Следователь ЧК Воробьев, основываясь на утверждении, что все дети гражданина Рожанского — шесть сынов и дочь — служат в белой гвардии, а также «принимая во внимание его дворянское происхождение и положение при царизме», предъявил Рожанскому обвинение в контрреволюционных действиях.
Все это показалось старому, заслуженному преподавателю такой нелепостью, что, возвратясь в камеру, он почувствовал себя плохо. Вызванный к нему тюремный врач Трояновский констатировал, что у больного «при неправильной деятельности сердца, частые судороги в членах, в особенности в икрах». Однако запущенное чекистами колесо уже не могло остановиться.
Спустя несколько дней «рыцари революции», воспользовавшись изъятыми у П.Ф.Рожанского ключами, произвели тщательный обыск на его квартире, в доме по Паганкиному переулку. Обыск производился, естественно, в отсутствие хозяев, в качестве понятого был приглашен хозяин дома Василий Черехинский.
Опись найденных у Рожанских вещей поражает дотошностью, с которой работали и, видимо, не один час на квартире «контрреволюционера» псковские чекисты. В нее было включено абсолютно все, что только в ней находилось: от старой, потертой мебели, пианино и картин в рамах до различной кухонной посуды, занавесок, мужских кальсон, дамских рейтузов, нижних юбок и фартуков. Этот список из двухсот наименований вещей замыкали тазы, ведра, половые щетки. Отдельным списком проходили некоторые личные вещи Рожанского: его документы, ордена, письма.
Акт обыска в квартире Рожанских подписали сотрудник ГубЧК Богданов, секретарь Псковского уездного комитета РКП (б) Мешуков и секретарь губернского комитета партии Алексей Иванович Котов, который, кстати, все вещи принял под расписку. Ключ от квартиры, отобранный у арестованного Рожанского, следователь Богданов чуть ли не торжественно вручил товарищу Котову. Так, можно сказать, состоялась экспроприация буржуазной собственности в пользу молодой пролетарской власти.
Нам неведомо, как отметил Котов свое новоселье, но его настроение было явно испорчено на другой день, когда он пришел вечером в «собственную» квартиру вместе со своим товарищем Федем, секретарем городской партийной комиссии. Оказалось, что навесной замок на дверях был сорван, а в квартире находились «две неизвестные старухи», как было сказано в заявлении, которое Федь, не мешкая, направил в ГубЧК. По этому заявлению в Паганкин переулок тут же прибыл сотрудник Серостинский и установил, что одна из старух была женой арестованного П.Ф.Рожанского — Марией Ивановной, которая еще утром приехала из деревни Новоселье вместе со своей знакомой. Обнаружив, что дверь ее квартиры заперта на висячий замок, Рожанская отыскала в чулане молоток и взломала его.
По этому поводу чекистами был составлен новый акт, однако во время его заполнения Мария Ивановна молчать не стала, а высказала все, что она думала о происходящем. Посетовав на то, что все ее сундуки и корзины изрыты до
неузнаваемости, а из стоявшего на кухне мешка с рожью исчезло более пуда зерна, она, на свою беду, перешла к обобщениям. Согласно составленному тут же протоколу, М.И.Рожанская «вела себя вполне антисоветски и антисемитски указывая, что евреи забрали власть в свои руки, а русские скоро поддались, и это обидно и плохо». На вопрос чекистов, кто же эти евреи, Мария Ивановна ответила: «Троцкий и Зиновьев». К тому же, как показал потом в своих свидетельских показаниях «новосел» А.Котов, «бывшая владелица квартиры» заявила, что если «вы будете действовать так, как в Великих Луках, расстреливая беспричинно в день по 300 человек, то скоро придут наши, и вы пропадете». Котов также подтвердил ее слова, сказанные по поводу того, что «русский народ попал под влияние большевиков, а российская республика теперь управляется одними евреями».
Всего этого было достаточно, чтобы арестовать и шестидесятипятилетнюю М.И.Рожанскую по обвинению в «агитации против Советской власти», а также в том, что «у нее шесть сынов и дочь — белогвардейцы».
Ко всему этому обнаружилось, что из квартиры исчезли некоторые вещи, обозначенные чекистами в описи. Подозрение тут же пало на Марию Ивановну. Вначале она отрицала всякое отношение к пропаже, однако на повторном допросе 27 сентября Рожанская созналась в том, что взяла кое-что из лично принадлежавших ей вещей, часть которых она обменяла на хлеб, а остальные попросила спрятать хозяина дома.
Арестованный на следующий день Василий Черехинский вначале заявил, что он не имеет ко всей этой истории никакого отношения, и лишь когда ему зачитали показания Рожанской, согласился показать место, где им были спрятаны вещи Марии Ивановны. Лежали они за домом, в саду, под камнем, и извлекший их оттуда комиссар по особым поручениям в ГубЧК Куваев перечислил их в акте: «13 серебряных чайных ложек, 1 дамское портмоне с шейным дамским украшением, 4 рубля 70 копеек разными серебряными монетами, 3 куска подмоченной кожи, 3 медных монеты копеечного достоинства». Это и все, что хотела, но так и не смогла утаить из отобранного у нее чекистами Мария Ивановна. ..
Но если с доказательствами вины Рожанской перед пролетарской властью, считали следователи, было все ясно, то виновность перед нею Платона Федоровича им надо было еще доказать.