ИЗ ПЕЧОР НА ПЕЧОРУ

В Таллине я сначала сидел в одиночной камере, построенной «по последнему слову техники». С угла на угол — пять моих шагов, водопровод, здесь же уборная, закрывающаяся плотным колпаком-ящиком. В камере стол, табуретка, кровать, откидывающаяся к стене. Подъем в 6 часов утра. Уборка и мытье пола. Завтрак в 8 часов, потом полчаса прогулки. Обед в 13-14 часов и ужин — в 19. Никто с вами не разговаривает, не дают ни книг, ни газет. На питание отпускалось 20 центов в сутки на человека (килограмм хлеба стоил 16 центов). Не густо, и с этой пищи не попляшешь. Хлеба давали 600 граммов. Но спустя месяц меня из одиночной камеры перевели в камеру, где нас помещалось пять человек — там разрешали выписывать из тюремной лавочки продукты два раза в месяц.
Сидели со мною в общей камере следующие лица: полковник Соо, бывший военный начальник г. Печор, пастор из г. Верро, которому было 75 лет, хозяин ювелирного магазина на ул.Суур-Карья (бывшая Б.Михайловская) в Таллине. В разговоре с полковником, который был командиром полка «Кайт-селийта» («Самозащита»), я выразил удивление по поводу неожиданного захвата Эстонии советскими войсками в июне 1940-го, так как в сентябре 1939-го был заключен договор о дружбе между Советским Союзом и Эстонией сроком на 10 лет8. На это полковник Соо рассказал мне следующее.
В начале 1940-го г. в Тарту был дан банкет по случаю посещения университетского города премьер-министром Улуотсом и министром иностранных дел Эстонии Пийпом — оба были профессорами Тартуского университета. На банкете присутствовал и полковник Соо. Надо сказать, что профессор Пийп и полковник вместе окончили гимназию и, как школьные товарищи, на банкете сидели вместе. Во время разговора с министром Пийпом полковник Соо спросил его по поводу слухов, ходивших тогда в Эстонии, о том, что Красная Армия займет Эстонию, на что тот похлопал полковника по плечу и заверил, что он может спать спокойно все десять лет, пока действует договор. Этот сон кончился ровно через три месяца9. Немного ошибся господин министр иностранных дел Эстонии — только на 9 лет и 4 месяца!
После заключения договора между Эстонией и Советским Союзом в сентябре 1939 г. лично Сталин прислал в подарок генералу Лайдонеру чистокровного белого жеребца с седлом и уздою, а Молотов, министр иностранных дел СССР, прислал 2 ящика бананов своему коллеге, господину Пийпу.
После того, как полковник Соо был отправлен в Питер этапом, на его место в камере пришел молодой солдат-эстонец.
У хозяина ювелирного магазина была отобрана большая сумма денег. Когда в камеру пришел надзиратель, чтобы выписать для нас продукты из тюремной лавочки, он гордо заявил ему, что у него более 5000 крон. Однако, едва надзиратель, посмотрев в книгу записей, сказал, что у него на счету нет ни копейки, хозяин магазина совершенно окаменел, как жена Лота. У меня было 30 крон, и я ему выписал продукты за свой счет. Тяжело было смотреть, как он переживал свое разорение.
Дела у пастора были хуже. В Верро у него был большой каменный дом и крупная сумма денег в банке. Все это, конечно, было конфисковано, и ему лично не дали ни копейки. Мы ему сообща покупали папиросы.
В камере был такой случай. Как-то часа в 3 утра, привели к нам двух арестантов. Видно было сразу, что это бывшие военные и что они много перенесли горя после ареста. У нас, в камере, было пять кроватей: четыре заняты, а одна пустая. Один из военных занял свободную кровать, а другого положили на полу. Я встал и отдал ему свой полушубок и подушку. Когда я возвращался на свое место, пастор поманил меня к себе пальцем. Я наклонился над ним, и он, обняв меня, поцеловал в щеку, сказав, что я настоящий христианин.
Утром вновь прибывшие не получили никакой еды. Я разделил свой завтрак на три части. Во мне все внутри клокотало, настолько я был возмущен черствостью эстонцев, их страшной жадностью и эгоизмом.
Один из военных был командиром бронепоезда в Гражданскую войну, другой — начальником контрразведки штаба дивизии, которая стояла в Тарту. Он руководил отправкой шпионов в СССР — молодых и глупых людей, погибших из-за денег. Когда я спросил контрразведчика, о чем он все время думает, то он ответил, что боится, как бы за его службу он не был расстрелян. Дальнейшей судьбы его я не знаю, так как скоро его взяли из нашей камеры.
В Таллинской тюрьме я встретил трех своих учеников, которые служили в ней надзирателями: Скороходова из д. Паниковичи, Филюкова из д. Коломно и Орлова из д. Подпрамье. Орлов, увидев меня во время раздачи обеда, так расстроился, что ложка задрожала в его руке. Я тихо его подбодрил, ион внешне успокоился. Вскоре он узнал адрес моей жены и явился к ней. Вызвав ее на улицу, он передал ей все, что узнал обо мне, но просил хранить это в тайне. Жаль его очень — погиб в войну.
Этапом на Печору
В начале января 1941 г. следствие мое закончилось, и я был переведен из Центральной тюрьмы в женскую тюрьму, что на Тартуской улице. Попал я в большую общую камеру и пришел в нее в числе последних. Койки уже, конечно, были все заняты, и нам, оставшимся без коек, пришлось тащить билеты: кому спать на двух столах. Я вытащил выигрышный билет и спал на столе, как молодой греческий бог. В этой камере со мною были печеряне: диакон П.В. Кудрявцев из д. Залесье, Ф.П.Адлер из д. Сохи, аптекарь Р.Я.Рейн из Старого Изборска.
В апреле нас погрузили в вагоны и отправили в Питерскую пересыльную тюрьму. В этой тюрьме я встретил учителя-печерянина М.В. Пимкина10, с которым пробыл вместе трое суток, а также Я.М. Шаховского» и помещика Дерюгина12 из имения Колосовка вблизи Старого Изборска.
.. .Из Питера мы выехали в сторону Вологды, потом в Киров (Вятку), а затем повернули дальше на север, к реке Печора.
В конце апреля 1941 года мы приехали на станцию Печоры, а оттуда пешком двинулись по реке Печоре, вниз по ее течению. Шли четверо суток и прошли 125 километров до Усть-Усинского лесного рейда. Там нам сообщили, что в этих местах мы будем работать до осени. Работа наша состояла в том, что мы должны были перегружать на баржу бревна, которые плотами пригоняли с верховья Печоры. Дальше бревна на баржах спускались по реке Усе до реки Воркута, и по ней попадали на шахты города Воркута, вокруг которого леса не было — одна тундра. Баржи тянули пароходы, хотя и медленно, но своей цели они достигали.
В этапе с Печоры до Усть-Усы шло нас человек 30-40. Был с нами молодой человек лет 25-27, сын купца Кармана из Таллина. В один из больших переходов, который был километров 35, он так устал, что почти ползком поднялся на горку в деревню, где нас ожидал ночлег. Там я встретил около проруби одну женщину, которая пришла из деревни за водою. Когда я с ней заговорил, то очень удивился тому, что она прекрасно говорила по-русски, хотя, как известно, там живет народ коми, бывшие зыряне. Оказалось, что она русская, орловская, и попала сюда во время раскулачивания. Из тысячи человек ее этапа до этих мест дошло только триста.
В первые дни работы на Усть-Усе я был в эстонской бригаде, но через неделю меня перевели в русскую бригаду «рубщиков». Работа рубщика заключалась в том, чтобы с помощью нанесенных карандашом на фанерную доску отметок (зарубок), определять длину и ширину бревна, которое потом сбрасывали в баржу. Работа для меня была легкая и всегда на воздухе. Начальником нашим был Ретюнин, отбывавший десять лет заключения за ограбление банка. Вид у него был свирепый, но хозяин он был очень толковый и распорядительный. Я обратил внимание на одно обстоятельство: все его окружение составляли инженеры-заключенные со статьей К.Р.Т.Д. (контрреволюционная троцкистская деятельность).