ИЗ ПЕЧОР НА ПЕЧОРУ
поинтересовался моей биографией. Я ему все чистосердечно рассказал и в конце добавил: так бы все ничего, но только одного я понять не могу, почему я попал во «враги народа»? Баранов мне пояснил, что моя статья — «СОЭ» (социально-опасный элемент) — к «врагам народа» отношения не имеет. После этого мне стало даже легче дышать, так как ходить с клеймом «враг народа», особенно в войну, было очень тяжело.
Начальник нашего участка, инженер Глушенко, был прекрасный человек, и работать с ним было очень легко. Вначале я был назначен грузчиком угля. Моя работа заключалась в погрузке угля в вагонетку. В первый день работы я наполнил 29 вагонеток, а каждая вагонетка вмещала 750 килограмм угля. Значит, всего я погрузил за день 22 тонны угля. За такую работу я был премирован: во время обеда баянист играл те вещи, которые я просил.
Как-то, придя на ночную смену, инженер Глушенко, сказал мне, чтобы я, как грузчик угля, очистил «печку» — так называли небольшое, длиною до 80 метров, углубление в пласте угля. Вот в этой «печке» накопилось много породы — камней, похожих на нашу плиту, которую ломают из земли, всего около двадцати тонн.
Приказ есть приказ. Высота «печки» такая, что нельзя выпрямиться во весь рост, и потому я опустился на колени и стал бросать породу в вагонетку. Я уже тогда болел и не так был силен, но всю «печку» очистил и отправил породу «нагора». После каждой отправленной вагонетки я отпивал несколько глотков воды и ложился, думая, что больше уже не встану. Но проходило 15-20 минут, вагонетка опускалась вниз, и я снова принимался за погрузку угля.
Когда, поднявшись наверх, я сушил мокрую рубаху около печки и отдыхал, ко мне подошел инженер Глушенко и, узнав о том, что «печка» очищена от породы, в первый момент не мог прийти в себя от удивления, а потом признался, что утром он пошутил, когда сказал насчет очистки всей «печки». Поблагодарив меня за работу, он приказал мне два дня отдыхать и обязательно показаться врачу.
За эту работу я опять обедал «с баяном». Об этом, конечно, узнали в больнице. Когда на второй день я пришел на прием к врачу Луцкой, то получил от нее такой нагоняй, что мне стало жарко. Маленькая ростом, толстенькая, как шарик, она бегала передо мною и все время кричала: «Стахановец! Я тебе покажу стахановца!» Она дала мне еще два дня отдыха и взяла с меня слово, что я больше не буду так работать, если не хочу испортить свое сердце.
В шахте груженные углем вагонетки шли по рельсам наверх и там их принимал откатчик. Всякий раз, когда от меня уходила вагонетка, я клал камень, и потому у меня всегда было точное число отгруженных вагонеток. Однажды, уже в конце смены, инженер Глущенко, спросил меня, сколько я отправил вагонеток с углем. Я посчитал свои камешки и назвал их количество. На это Глущенко заметил, что, по мнению откатчика, тот принял от меня на 5-6 вагонеток больше, чем показали мои камешки.
Мои товарищи по бригаде, услыхав об этом, очень на меня обиделись, но я все равно считал себя правым. Прошло несколько дней, и вновь инженер задал мне тот же вопрос о количестве отправленных мною вагонеток с углем. Рас-
сказав ему о неудовольствии мною моих товарищей за то, что я не приписываю бригаде лишних 5-6 вагонеток за смену, я попросил его дать мне другую работу. Глущенко отказался выполнить мою просьбу, пояснив мне, что он и сам знает о приписываемых «на-гора» вагонетках, но поскольку он боится, что это все может открыться, ему надо знать точное, а не приблизительное количество угля, которое получается после каждого взрыва в забое.
Вышло так, как и опасался инженер Глущенко. Через некоторое время в Ингу приехала группа ревизоров-эмгебистов из Москвы, которая начала проверять нашу выработку в шахте. Но Глущенко спасло то, что был призван в армию и быстро покинул Инту. Года через два прошел слух, что он потерял на фронте ногу. Жаль такого человека, но, видимо, ему лучше было потерять одну ногу, чем потерять голову в лапах МГБ.
Однажды на работу в шахту, которая от нашего барака находилась на расстоянии не более километра, не явился один заключенный по фамилии Анисимов. Это был очень тихий и скромный паренек. Скоро прошел слух, что он арестован и его будут судить за то, что он растратил 6000 рублей, будучи на свободе заведующим магазином. При том он, якобы, имел две жены и пьянствовал. Всего было арестовано 12 человек, включая и лагерного повара. Судил их революционный трибунал, который специально прибыл из Москвы. Судебный процесс передавали по радио. Все двенадцать человек были приговорены к расстрелу.
Весь этот процесс был сфабрикован для того, чтобы поднять дисциплину у заключенных. Позднее очевидцы этой казни передавали, что ни один из осужденных не мог идти самостоятельно, и их вели под руки два человека из тюрьмы до небольшого погреба. В погребе за дверью стоял палач и каждому осужденному стрелял в затылок. Потом я сам жил в той тюрьме, а в погребе была устроена морг-покойницкая, которой мне пришлось заведовать несколько месяцев.
В начале июня 1942 года все работы на шахте были приостановлены, и нас направили на постройку участка железной дороги до станции Инта длинною в 12 километров. Наша работа состояла в том, что мы должны были рубить сосны и, взвалив их на плечи, нести к месту, где должна была пройти будущая дорога. Вся беда заключалась в том, что мы ходили по колена, а то и выше, в такой холодной воде, что можно только удивляться, как еще ноги не отказывались служить. Работали мы по 12 часов в сутки, после чего нам давался один час для сушки своей мокрой одежды у костра. У меня, к счастью, была смена одежды и обуви, и я в этом случае оказался в лучшем положении, чем многие другие.
Строгий изолятор
Однажды мы с товарищем сделали норму на 420 %, за что нам полагался обед «с баяном», но вскоре после этого я попал в тяжелое положение. Работая на постройке железной дороги, я натер большой палец на ноге. В шесть часов утра я пошел в больницу. Принимал фельдшер, поляк Сонсонович. Он записал
мою фамилию на бумажке и сказал, чтобы я пришел на прием к врачу в десять часов утра. Возвратившись в барак, я лег на нары и уснул. А часа через два меня разбудили, и я предстал перед грозными очами лагерного оперчекиста Богуна: «Почему не на работе?!» Я пояснил, что меня освободил фельдшер и записал на прием к врачу на десять часов утра. Однако в книге записей к врачу моей фамилии не оказалось, а вызванный к оперчеки-сту Сонсонович сказал, что он меня от работы не освобождал и ни к какому врачу меня не посылал.
Вечером был суд. Судьи были: начальник лагеря, начальник оперчекистс-кого отдела и комендант лагеря — все офицеры. Под суд попало еще человек двадцать «отказников». Все они получили по 30 суток строгой изоляции с выводом на работу. Я же, как лучший шахтер на руднике, получил 15 суток. Я был арестован босиком, без шапки и телогрейки. Сразу после суда нас всех отправили в строгий изолятор. Я сразу вспомнил того еврея на Усть-Усе, который говорил об ужасном положении заключенных, которые попадают в изолятор.
Строгий изолятор — это большой барак с голыми нарами, окруженный колючей проволокой. Когда привезли из лагеря ужин, оказалось, что взять мне его было нечем и не во что. На мое счастье, повар меня хорошо знал и, выдав мне миску, так меня накормил, что я и в общем лагере так не наедался. Ночью я очень плохо спал из-за холода, а утром, после подъема, мне предложили лыковые лапти. Поскольку боль в ноге у меня не проходила, я отказался от них и сказал, что пойду на работу босиком.
Заключенные из строгого изолятора выходили на работы последними. При нашем проходе по строящейся дороге, все заключенные, которые раньше нас вышли на работу, должны были прекратить работу и отойти на 80 метров от дороги. Товарищи из моей бригады, не знавшие куда я исчез, кричали мне издали: » Капитоныч! Как ты попал к этим бандитам?»
Опубликовано 18 Сентябрь 2010 в рубрике Белогвардейцы Пскова
Если Вам интересна эта тема - дополнительный материал Вы найдете в статьях:Новое на сайте: