ИЗ ПЕЧОР НА ПЕЧОРУ

Когда мы пришли на место работы, меня заставили сдирать лопатой мох для новой дороги, а подо мхом была еще мерзлая земля, на которой я стоял босиком. Через каждые полчаса работы я подходил к костру и отогревал свои «гусиные лапы». На третий день работы меня встретил политрук лагеря Фадеев и очень удивился, увидав меня среди «бандитов». Я рассказал ему все, как было, и на четвертый день я опять оказался в своей бригаде в большом лагере.
Так сбылась моя «мечта» побывать в строгом изоляторе.
В начале сентября 1942 года мы закончили постройку дороги и снова вернулись на работы в шахты. Как я узнал позднее, на строительстве этой дороги был и мой друг Миша Соколов, с которым мы четыре года просидели за одной партой в Псковской учительской семинарии. Значит, не судьба была нам встретиться.
Среди членов бригады, в которой я работал, я был самый старший по возрасту. Мне было уже 45 лет в то время, как многим моим товарищам не было еще и тридцати. Однажды мы вылезли «на-гора» по окончанию смены. Каждо-
му заключенному полагалось 1-2 пачки махорки в сутки, но выдавали не всегда, и в тот день ребятам курить было нечего. Стали они просить меня, как самого пожилого и серьезного в бригаде, чтобы я сходил к начальнику шахты, вольному инженеру Жилину, и попросил на всех табаку. Начальник этот был очень сердитый. Я пошел, сказав про себя так:» Напусти Бог смелости на робкую душу раба Твоего». Прихожу. Жилин спрашивает, чего мне надо. Я прошу у него дать покурить. Он протягивает мне пачку папирос: «Кури». Я папиросы не беру, объясняю, что пришел по поручению бригады, которая очень хочет курить. Инженер Жилин засмеялся и дал мне с собою две пачки махорки.
Вообще я должен сказать правду, которая заключается в том, что, если заключенные сами исполняют приказы начальства, то последние очень редко ущемляют права заключенных. Я, просидев около семи лет в лагерях, могу это утверждать со спокойной совестью.
Больница
Зима с 1942 на 1943 год была для меня очень тяжелой, так как я заболел очень странной и опасной болезнью — пеллагрой. Эта болезнь состоит в том, что организм перестает усваивать некоторые продукты, например, макароны, манну, и, потребляя их, можно умереть от истощения, так как эта пища проходит через нас, как вода по водосточной трубе. Болезнь моя стала прогрессировать, и меня перевели работать из шахты наверх. Мой новый начальник, инженер Верецкий, узнав вкратце мою биографию, отправил меня на «копер». Это высокая башня над шахтою, откуда опускаются, подобно лифту, клети под землю. Моя работа состояла в том, чтобы, услыхав звонок из шахты, дать звонок в машинное отделение машинисту, который и поднимал клеть наверх. Работа простая и легкая. Инженер Верецкий перед тем, как оставить меня одного за работой, предупредил, чтобы я не отходил далеко от клети, так как на шахте много троцкистов и они могут устроить аварию, бросив камень вниз. Когда я ему сказал, что я в прошлом — белый офицер, он ответил, что не считает нас внутренними врагами.
В ту зиму произошел со мной такой случай. Однажды во время сильной пурги я пошел в баню. Отдельных шкафов для одежды там не было, а дежурили двое из заключенных. Народу было мало. Заведующий баней разрешил мне помыться, но предупредил, чтобы я не задерживался, так как скоро должно было прийти на помывку начальство. Выйдя из помывочной через полчаса, я к своему удивлению, своей одежды не нашел. Бушлат, ватные брюки, телогрейка, валенки, гимнастерка, две пары белья, полотенце, шапка — все это исчезло без следа. Причем, вся одежда была новая, недавно полученная. Тогда я лег на скамейку и обратился с горячей молитвою к Господу Богу, прося его помочь мне, грешному, иначе говоря, совершить чудо, которое он неоднократно совершал.
Прошло минут 10-15. Вдруг входит какой-то заключенный и просит у заведующего помыться, но тот отказывает ему, ссылаясь на то, что скоро придет начальство. Выходя из бани, заключенный недовольно бросил: «Вы, наверное, даете мыться только таким, которые воруют у вас бушлаты и валенки». Начальник охраны, услыхав это, бросился за ним, узнал из какого он барака, и через несколько минут я получил всю свою одежду, за исключением одной портянки.
Вот как помогает Господь, если к нему обратиться с горячей и искренней молитвой.
Вскоре меня отправили в больницу, на медицинскую комиссию, которая состояла из двух врачей-зэков: главного врача Федора Петровича Одарича и литовца Антона Антоновича Савицкого. Когда они осматривали меня, то один из них очень тихо сказал другому: «Ну, этот готов». Повернув голову к ним, я сказал, что нет, я еще не готов и буду жить. Они меня тут же успокоили, что положат меня в больницу и что я, конечно, поправлюсь.
В больнице доктор Савицкий, который нас лечил, объяснил мне, что от болезни можно вылечиться только в том случае, если съедать все, что нам дают. Я так и стал поступать, и примерно через пять месяцев был выписан в «отдыхающую команду». Очень многие умерли оттого, что они меняли пищу на табак. Отдавали сахар, хлеб, масло, а взамен получали, будь они неладны, несчастные папиросы, которые в лагере стоили очень дорого -10 рублей одна папироса. Тогда я убедился в страшном вреде табака, унесшего столько здоровых и сильных людей в могилу.
В лагерной больнице, несмотря на тяжелейшее положение государства, нам давали все, что возможно дать в тех условиях. Для лечения пеллагры нужно питаться печенкою, виноградом, горчицей и прочими продуктами, которых, конечно, у нас не было, но врачи старались заменить их другими, более доступными для нас продуктами. И я на всю жизнь остался благодарен доктору Савицкому и его милой, симпатичной медсестре, фамилию которой, я, к глубокому сожалению, забыл.
В «отдыхающей команде», которой заведовал зэк Ухин, человек малограмотный, я был назначен писарем. Там жизнь была очень спокойная, и только через несколько месяцев нас стали назначать на разные легкие работы.
Как-то, в 9 часов вечера, меня вызвали в дом, расположенный метрах в 150 от лагеря. Там помещался оперчекистский отдел (МГБ). В большой комнате меня встретил начальник политотдела капитан Баранов, который сказал мне, что моя работа будет заключаться в выписке копий постановлений суда. По всем стенам комнаты были прибиты полки, на которых стояли папки с делами заключенных. Я должен был работать всю ночь до 9 часов утра. Оставив мне сытный ужин и чай и предупредив меня, чтобы я об этой моей работе никому и ничего не говорил, капитан ушел.
Секретного в делах, конечно, ничего не было. Поскольку многие «зэки» подавали на помилования, потому и нужны были копии постановления суда, которые отправлялись в Москву. Однако некоторые дела мне запомнились. Например, дело главного инженера Кировского (Путиловского) завода Митя-сова, который был осужден в 1937 году на 25 лет. Через некоторое время, будучи в бане, я услыхал его фамилию и подсел к нему. Он рассказал мне о себе.
В 1937 году Митясова вызвали в управление МГБ и предложили представить списки неблагонадежных рабочих и служащих завода, приблизительно 10-12 % от общего количества работающих на нем. Он очень резко отверг это предложение, наговорил эмгебешникам дерзостей. Через три дня он был арестован и причислен к друзьям фашистов. Все это ему стоило 25 лет лагерей плюс 5 лет поражения в правах.
Другое дело, которое мне особенно запомнилось, касалось группы москвичек, имевших интересную статью «ЧСИР», что в переводе на русский язык означает «член семьи изменника Родины». Еще раньше я обратил внимание на несколько женщин, резко выделявшихся из общей массы заключенных. Выбрав удобную минуту, я расспросил одну из них и узнал от нее, что ее муж, доцент Московского университета, был арестован в начале «ежов-щины» и обвинен в фашизме, хотя, по словам жены, он, кроме своих «букашек, мошек, и таракашек», ничем не интересовался. Через два месяца, ночью, арестовали и жену, как пособницу в «преступлениях» своего мужа. Осуждены они были на восемь лет, без права выезда из Коми АССР.