ИЗГНАНИЕ, ГДЕ ТВОЕ ЖАЛО?

Т.Д.: Для отца это был рай, потому что там были его корни. Там, в Коло-совке, до сих пор стоит дуб, он охраняется государством. Отец говорил, что ему триста лет, и летом, когда все съезжались в имение, они, мальчишки, забирались на его ветви и оттуда смотрели на купола Псково-Печерского монастыря. Обычно летом в Колосовку съезжались до сорока двоюродных сестер, братьев, с гувернерами, мои дядья…
O.K.: А ведь ваши дядья также были замечательными людьми? Например, известный ученый Константин Михайловичь.
Т.Д.: Ну, о Константине Михайловиче и не стоит много говорить — настолько он известен. Он считается одним из основателей науки океанографии, работал на Севере, где есть немало географических мест, названных его именем: бухта Дерюгина, залив Дерюгина…. Об этом можно прочитать в энциклопедиях. Вместе со своими учениками он часто уезжал в экспедиции, а летом бывал в
Колосовке, где у него был свой флигель, в котором он тоже занимался научными работами и очень интересовался флорой и фауной Изборского края.
O.K.: И все же, Татьяна Георгиевна, как ваша семья покинула родину, Россию?
Т.Д.: Это, конечно, очень грустная статья, потому что нас лишили всего. Мы оказались в ужасных условиях — ведь тогда не было никаких беженских организаций, как теперь, никакой помощи, ничего. Мой отец вынужден был бежать из Петербурга в Швецию по документам, которые дал ему шведский посол. И я помню с детства его рассказ, как он ехал в поезде и должен был изображать глухонемого, потому что у него были бумаги на шведском языке, на котором он не знал ни слова. И он очень боялся, что его кто-то узнает и окликнет по имени, и он обернется…
O.K.: Ну как же, все-таки член Государственной думы…
Т.Д.: Да, его многие знали просто по виду. Он был очень представительный: большой, высокий, красивый. Потом в эмиграции все говорили: вот Георгий Михайлович — это барин…
O.K.: А ваша матушка?
Т.Д.: А мать в это время жила с маленькими детьми в Колосовке. Моему старшему брату было только четыре года, и он всю жизнь гордился тем, что он родился в Царском Селе, среднему было три года, и он родился в Колосовке, а младшему, который родился в Петербурге, всего несколько месяцев. И вот когда к имению подходили красные, большевики, приехал в Колосовку молодой человек, который когда-то был помощником отца в Думе, приехал и сказал матери: «Татьяна Сергеевна, вы должны отсюда уехать, иначе красные всех вас расстреляют». Мать долго не соглашалась -она ждала отца. А бабушка вообще наотрез отказалась уезжать, и ее вынесли на руках из дома. Мать одели крестьянкой, детей тоже во что попроще, и они спешно уехали в Ригу, которая была занята тогда немцами. По рассказам матери, там был страшный голод, они все пухли с голоду, а дети все время облизывали стол, потому что на нем оставались какие-то хлебные крошки. А потом наша семья попала в Германию, хотя ее никто у нас не любил, и никто в ней не собирался жить, и там, уже гораздо позже, мои родители объединились. Вышло так, что из Швеции мой отец поехал к вдовствующей императрице Марии Федоровне3 в Копенгаген и уже там узнал, что его<;емья в Берлине и приехал к нашим. Вот в результате этой встречи моих родителей и я появилась на свет.
O.K.: Татьяна Георгиевна, вам было двенадцать лет, когда ваш отец ушел из жизни. Могли бы рассказать, каким был Георгий Михайлович в семье, как он относился к детям?
Т.Д.: Мой отец был необычайный эрудит. Он учился когда-то в Гальд-бергском университете и считал, что всем детям надо учиться так, чтобы потом пригодиться России. И поэтому все дети, в том числе и я, в частности, учились, как могли, всеми силами, хотя мы бедствовали тогда ужасно, еды,
например, у нас никогда не было, и мы ходили получать обеды в больнице — в такой бедности мы жили. Но никто никогда не жаловался, никто не говорил о том, что у нас было раньше. Вспоминали только о том, что была когда-то страна, люди, крестьяне, родной край, Колосовка, государство, Дума — вот этим жили, а не тем, что были у нас когда-то какие-то финансы. Когда мне теперь говорят, что мой отец был очень состоятельным человеком, я с удивлением об этом слушаю, У нас в семье о таких вещах никогда разговора не было. Я только знаю, что моей матери пришлось заложить обручальные кольца для того, чтобы купить что-то семье на обед.
» O.K.: Ну, все эти рассказы о белой эмиграции, якобы очень богатой, вывезшей из России миллионные состояния за границу — миф, конечно..„
Т.Д.: Нет, ничего не было. Потому что моя мать бежала одетой в крестьянское платье. И вообще, в Колосовке не было ничего драгоценного — все, конечно, было в Петербурге, в сейфах. Но об этом у нас никогда не говорилось в семье. Прежде всего, говорили о духовном, об этой страшной Потере, об этом ужасе: потерять все — край, язык, родину, деятельность. Мой отец очень страдал оттого, что не мог работать в эмиграции, потому что по натуре он был государственный муж.
В Германии нас, конечно, ненавидели, кричали на уЯице нам «русские свиньи!», но это нам не мешало: мы все были очень дружны, все любили друг друга. Вот, например, наши друзья Воронцовы-Дашковы — их дед был наместником Государя на Кавказе4, — мальчики учились в моем классе в русской школе, и они после уроков развозили йогурт. А я девчонкой с пяти часов утра разносила газеты и старалась возвратиться к семи часам незаметно для родителей, потому что для них было бы ужасным узнать об этом. И мои братья подрабатывали тоже, — все старались как-то помочь родителям.
O.K.: В общем, в поте лица добывали свой хлеб.
Т.Д.: Ну да. Но к родителям было особенное отношение. Уже с детства помню, что была острая жалость, острое сострадание к ним, поскольку родителям приходилось убирать квартиры у немцев, выполняли всякую случайную работу. Это было нечто неописуемое, но никто никогда не жаловался, потому что все жили мечтой и ожиданием, что через несколько лет мы все снова вернемся в Россию… Вот так прошло семьдесят лет. И вот я здесь, на Родине -для меня это совершенно невероятное переживание (сдерживая слезы).
Мы знаем молитвы такие, Что сердцу легко по ночам, И добрые музы России Незримо сопутствуют нам.
Вл. Набоков
Это была война против русскости, против национальных корней, против собираемого в течение долгих веков великого духовного наследия — гражданская война в России. «Нельзя унести родину на подошве своих сапог!», -некогда воскликнул Дантон. Нельзя, если за душой ничего, кроме этих подошв, не иметь. Русские эмигранты уносили Россию в своих сердцах, в своей памяти, в каждой клеточке своего естества, чтобы и там, вдали от родины, навсегда остаться русскими.
Т.Д.: Отец, конечно, очень занимался со мной. Ну, уже начиная с того, что вечером мы молились за Россию и пели на ночь детям Чайковского «Баюшки-баю», «Светит месяц, светит ясный». Потом к нам приезжала Вера Константиновна, дочь великого князя Константина Константиновича Романова. Княжну Веру Константиновну отец очень любил, и поэтому меня в детстве учили делать придворный реверанс. Еще меня учили басням, учили стихам, мне читали постоянно. Вообще было такое чисто русское воспитание.
O.K.: Татьяна Георгиева, видимо, это воспитание и позволяет вам так великолепно владеть русской речью, несмотря на то, что вы родились за пределами России?
Т.Д.: Ну это естественно, потому что у нас была очень интеллигентная русская семья. Потом мы ходили в русскую школу, хотя все дети были чрезвычайно бедные. В классе даже, я помню, стояла какая-то постель, на которой спал один из мальчиков, так как у него не было родителей. В школе было очень скромно, но нас учили русской литературе, русской истории, географии, и, должна сказать, живя в Берлине, мы довольно плохо знали немецкий язык, потому что главное все-таки для нас было связано с Россией, и учились мы для России.
O.K.: Вашему отцу, наверное, особенно трудно было чувствовать себя на чужбине?