ИЗГНАНИЕ, ГДЕ ТВОЕ ЖАЛО?

Эта связь, о которой говорит Татьяна Георгиевна, конечно, взаимно обогащающая. Она необходима как для потомков русских эмигрантов, так и для самой России. К сожалению, очень медленно возвращается к нам творческое наследие нашей эмиграции, например, того же Владимира Варшавского, мужа Татьяны Дерюгиной, видного писателя Русского зарубежья, автора романа «Незамеченное поколение «, название которого стало крылатым выражением. Поколение В. С. Варшавского только на первый взгляд было незамеченным, ведь к нему принадлежали писатели Владимор Набоков, Нина Берберова, Гайто Газданов, Борис Поплавский, герои французского Сопротивления, с которыми, кстати, дружил Варшавский, Борис Вильде, Вадим А ндреев, А натолий Левицкий… Увы, это для нас, их соотечественников, они в самом деле пока остаются незамеченным поколением.
Много в жизни Татьяны Георгиевны было памятных встреч. С малолетства запомнила она Николая Евгеньевича Маркова, еще его называли Марковым 2-м, знаменитого монархиста, одного из лидеров «Союза русского народа » и «Союза Михаила Архангела «, руководителя фракции крайне правых вЗи4 Государственных думах. С ним Георгий Михайлович Дерюгин и пытался освободить царя Николая Низ-под ареста.
O.K. Татьяна Георгиевна, и все-таки, почему Маркова перестали принимать в вашем доме в Берлине?
Т.Д. Вообще он нашей семье не нравился, особенно маме. Мы были правыми, но не крайними, как он. Марков часто приходил к отцу и подолгу с ним беседовал. Но после того, как он показал мне картинки ритуальных убийств, какие-то масонские знаки — а мне всего-то было тогда семь лет, — мои родители начисто перестали его принимать. Я даже помню как-то, когда он пришел и позвонил к нам, моя мать не открыла ему дверь.
O.K.: Это было еще при жизни Георгия Михайловича?
Т.Д.: Да, да.
O.K.: Татьяна Георгиевна, Вы встречались и с Александром Федоровичем Керенским?13
Т.Д.: Конечно. Я его очень хорошо знала. Когда он ослеп, ему срочно нужен был кто-то, кто бы мог заниматься в архивах и читать ему письма — он писал тогда книгу. Я согласилась ему помочь. В его книге даже написано мне посвящение.
O.K.: Он наверняка рассказывал Вам о своей былой политической деятельности. Вот скажите, глядя издалека на свое прошлое, на Россию, Александр Федорович ни о чем не сожалел?
Т.Д.: На эту тему мы часто с ним говорили. О Корнилове, о его мятеже… Рассказывал, что, когда он был школьником, — он ведь учился в Ташкенте, — он очень любил играть в театре и всегда мечтал сыграть Хлестакова.
O.K.: Вот как! Александр Федорович!? Да он же в истории таким и остался.
Т.Д.: Так я поэтому Вам и рассказываю… И потом у него была одна такая скорее симпатичная черта: он умел смеяться над собой.
O.K.: Каким образом?
Т.Д.: Ну вот, как он мне говорил, когда он позвонил одной русской даме, которая на лето сдавала комнаты в Сиклифе — это на море, под Нью-Йорком, -и попросил себе комнату, она ему ответила: «Здесь вам не Зимний дворец, Александр Федорович. Для вас комнаты нет». Так вот. Потом рассказывал, как в Париже одна дама, узнав его на улице, ударила его зонтиком. Он был очень узнаваем, кстати…
O.K.: Колоритная была фигура.
Т.Д.: Да, колоритная… А еще был такой случай, когда он как-то у одной дамы спросил, который час, она посмотрела на него и ответила: «А вам, Александр Федорович, я даже этого не скажу».
ОК.: Кстати, а Ваш отец, Георгий Михайлович, как относился к Керенскому?
Т.Д.: Совершенно отрицательно. Часто говорила себе: «Наверное, папа в могиле ворочается, оттого что я хожу с Александром Федоровичем». Но моя мать потом его приняла, потому что очень жалела его, когда он совершенно ослеп. Он ходил уже с палочкой, часто падал. И вот когда он однажды страшно разодрал штанину, разбил очки, моя мать согласилась пригласить его на чай. Он был очень доволен и говорил, что в лице Татьяны Сергеевны Россия его простила, что было не совсем так, но…
O.K.: Но ему было приятно.
Т.Д.: Вот, вот. Он был очень хорошо воспитан. Я помню, когда он оказался в каком-то сугубо монархическом обществе, собиравшемся под Нью-Йорком, в этом русском анклаве, дамы не знали, кто он, и после его ухода все удивлялись, какой воспитанный господин. Но когда им сказали, что это был Керенский, у них чуть сердце не остановилось. Ведь он же был не рукопожатный!
O.K.: To есть ему не подавали руки?
Т.Д.: Ну, конечно. Помню, был прием у знаменитого американского генерала Кларка. Очень большой такой прием. Я сижу рядом с Керенским и вижу, как он из пепельницы все достает окурки и берет в рот. Я ему говорю тихо: «Александр Федорович, это окурки». Он смеется и говорит: «Ах, то-то у
них странный вкус». А потом мы вышли, и не камердинер, а сам генерал проводил его до дверей и подает ему пальто. И я с ужасом вижу, что Александр Федорович вынимает доллар из кармана и протягивает его генералу. И тот, будучи воспитанным человеком, ничего не сказал и спокойно взял этот доллар. Уже на улице я сказала: «Александр Федорович! Это же был не камердинер, а генерал». Он только засмеялся.
O.K.: Он похоронен там же, в Нью-Йорке?
Т.Д.: Нет, в Лондоне. Он потом уехал в Лондон…
Бессмертное счастие наше
Россией зовется в веках…
Мы края не видели краше,
А были во многих краях.
Вл. Набоков
«Родина — есть прекрасный Божий дар, благословение и напутствие на всю жизнь», — писал русский мыслитель, богослов, протоиерей Сергий Булгаков. Истинно божьим напутствием на все времена стала для многих поколений русских людей их Родина, Русь, Россия — благословенная сторона, дороже которой ничего не было и не будет на свете. Будучи всегда открытой, терпимой к другим обычаям и верованиям, отзывчивой на все мудрое и по человечески ценное в мире, Россия строилась на своей органичной национальной основе, на известной преемственности глубоких своеобразных традиций, определивших историческую судьбу нации. Многочисленные военные агрессии извне, гражданские смуты и перевороты, вызванные нестроением в умах россиян, лишь гнули и ломали отдельные ветви могучего древа русской цивилизации, но не могли сокрушить его корневую систему. Так было испокон веков, вплоть до XX столетия с его революциями, Гражданской войной, истреблением не только целых дворянских, но и разночинных, крестьянских и других родов многоукладной России. Уничтожалось беспощадно все, что могло плодоносить на национальной почве не один век, вырубалось с корнем, вытаптывалось без сожаления. Над всей страной довлела Марксова химера: «Мы новый мир построим «, — то есть без основания, без тысячелетних заповедей, без православной веры. Начал было рассеиваться дурман, медленно, постепенно, но тут в последнее десятилетие минувшего века добавили новой химеры, тоже заказной, но уже либерально-демократической окраски — и давай вытаптывать еще слабые, новые побеги, которые, вопреки всем невзгодам, зарождались в русском бытии.
И что же в итоге, в начале 3-го тысячелетия от Рождества Христова? Стоит русское дерево и на дерево-то не похожее: все изломанное, искоре-экенное, со всех сторон подрубленное, так что и непонятно, на чем оно еще держится, какими уцелевшими корнями питается. А выстоит ли оно — тем более, что ясной погоды в ближайшем будущем не просматривает-
ся, — это зависит от того, насколько сильны оставшиеся его корни, насколько еще чиста, здорова, не тронута тлей его сердцевина.
O.K.: Татьяна Георгиевна, Вы сами видите, как сегодня тяжело живется в России, насколько велико бремя, которое лежит сегодня на русском народе. Как Вы считаете, насколько реально, чтобы потомки русских эмигрантов стали возвращаться на свою родину? Это возможно?
Т.Д.: Это очень сложно. Я боюсь, что наша семья все-таки исключение. Но я знаю, что 250 человек из старой эмиграции вернулись. Я знаю по Москве, потому что они там встречались. Среди них есть целый ряд моих знакомых, например, Дмитрий Поспеловский, другие люди.
O.K.: Татьяна Георгиевна, можно ли надеяться, что и в Пскове когда-нибудь восстановится фамилия Дерюгиных. Как Вы считаете?